Неточные совпадения
— Ах, Вера! — сказал он с досадой, — вы все еще, как цыпленок, прячетесь под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете
в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо от опыта допроситься
истины… и тогда
поверили бы… — говорил он, глядя
в сторону. — Оставим все прочие вопросы — я не трогаю их. Дело у нас прямое и простое, мы любим друг друга… Так или нет?
— Ну, так вы
верите же
в истины, что преподала вам бабушка…
Может быть,
в этих, столь ранних, порывах безумия заключается именно эта жажда порядка и это искание
истины, и кто ж виноват, что некоторые современные молодые люди видят эту
истину и этот порядок
в таких глупеньких и смешных вещах, что не понимаешь даже, как могли они им
поверить!
Не
верьте Базилю Галлю, — заключил он, отодвигая лежавшую перед ним книгу Галля, —
в ней ни одного слова правды нет, все диаметрально противоположно
истине!
Очевидно, что губернатору велено удержать нас, и он ждал высших лиц, чтобы сложить с себя ответственность во всем, что бы мы ни предприняли. Впрочем, положительно сказать ничего нельзя: может быть, полномочные и действительно тут — как добраться до
истины? все средства к обману на их стороне. Они могут сказать нам, что один какой-нибудь полномочный заболел
в дороге и что трое не могут начать дела без него и т. п., —
поверить их невозможно.
Вам неловко, потому что нельзя же заставить себя
верить в уклонения или
в местную
истину, хотя она и оправдывается необходимостью.
Привалов не
верил своим ушам, но, прочитав копию половодовского отчета, должен был убедиться
в печальной
истине. Можно было только удивляться безумной смелости, с какой Половодов запустил свою лапу
в чужое добро. Теперь Привалов и сам
верил, что дни Половодова окончательно сочтены; оставалось только воспользоваться этими обстоятельствами.
Если мы
верим в спасительность
Истины, то совсем
в другом смысле.
Я знаю, что мое воззрение на Европу встретит у нас дурной прием. Мы, для утешения себя, хотим другой Европы и
верим в нее так, как христиане
верят в рай. Разрушать мечты вообще дело неприятное, но меня заставляет какая-то внутренняя сила, которой я не могу победить, высказывать
истину — даже
в тех случаях, когда она мне вредна.
Мне казалось мое дело так чисто и право, что я рассказал ему все, разумеется, не вступая
в ненужные подробности. Старик слушал внимательно и часто смотрел мне
в глаза. Оказалось, что он давнишний знакомый с княгиней и долею мог, стало быть, сам
поверить истину моего рассказа.
Сознание бессилия идеи, отсутствия обязательной силы
истины над действительным миром огорчает нас. Нового рода манихеизм овладевает нами, мы готовы, par dépit, [с досады (фр.).]
верить в разумное (то есть намеренное) зло, как
верили в разумное добро — это последняя дань, которую мы платим идеализму.
Я
верю в существование великой
истины о свободе.
Я
верил в существование
истины и смысла, независимых от мировой и социальной среды.
Они
верили, что христианство было усвоено русским народом
в большей чистоте, потому что почва,
в которую христианская
истина упала, была более действенна.
Но нам нет никакой надобности ходить
в мечеть, потому что мы вовсе не чувствуем потребности молиться пророку, не нуждаемся
в истинах и утешениях алкорана и не
верим магометову раю со всеми его гуриями, следовательно, от ислама ничем, не пользуемся и не хотим пользоваться».
— Ну, вот вам, одному только вам, объявлю
истину, потому что вы проницаете человека: и слова, и дело, и ложь, и правда — всё у меня вместе и совершенно искренно. Правда и дело состоят у меня
в истинном раскаянии,
верьте, не
верьте, вот поклянусь, а слова и ложь состоят
в адской (и всегда присущей) мысли, как бы и тут уловить человека, как бы и чрез слезы раскаяния выиграть! Ей-богу, так! Другому не сказал бы, — засмеется или плюнет; но вы, князь, вы рассудите по-человечески.
Что касается до меня, я во многом изменился, брат: волны жизни упали на мою грудь, — кто, бишь, это сказал? — хотя
в важном, существенном я не изменился; я по-прежнему
верю в добро,
в истину; но я не только
верю, — я верую теперь, да — я верую, верую.
…Люблю тебя более, когда ты влюблена
в меня! Вот тебе
истина нагая. Но как сделать, чтобы ты уверовала
в эту правду? Авось поможет бог! Нельзя же, друг, чтобы ты, наконец, не
поверила мне… Покоряюсь всему с любовью к тебе, которая именно парит над подозрениями за старые мои, не оскорбляющие тебя, мимолетные привязанности. Это достойно и праведно…
Увы! несправедливость оскорбления я понял уже
в зрелых годах, а тогда я
поверил, что мать говорит совершенную
истину и что у моего отца мало чувств, что он не умеет так любить, как мы с маменькой любим.
С другой стороны,
поверьте, что если б законодатель не оградил гражданского процесса известными формальностями, то шансы на достижение юридической
истины, конечно, были бы еще более сомнительными, нежели даже
в настоящее время.
Первый уже немного выпил, и по остановкам, которые бывают
в его рассказе, по нерешительному взгляду, выражающему сомнение
в том, что ему
верят, и главное, что слишком велика роль, которую он играл во всем этом, и слишком всё страшно, заметно, что он сильно отклоняется от строгого повествования
истины.
«Ах! если б я мог еще
верить в это! — думал он. — Младенческие верования утрачены, а что я узнал нового, верного?.. ничего: я нашел сомнения, толки, теории… и от
истины еще дальше прежнего… К чему этот раскол, это умничанье?.. Боже!.. когда теплота веры не греет сердца, разве можно быть счастливым? Счастливее ли я?»
Пусть совершатся все те внешние усовершенствования, о которых могут только мечтать религиозные и научные люди; пусть все люди примут христианство и пусть совершатся все те улучшения, которых желают разные Беллами и Рише со всевозможными добавлениями и исправлениями, но пусть при этом останется то лицемерие, которое есть теперь; пусть люди не исповедуют ту
истину, которую они знают, а продолжают притворяться, что
верят в то, во что не
верят, и уважают то, чего не уважают, и положение людей не только останется то же, но будет становиться всё хуже и хуже.
Трудно
поверить, чтоб могли совершаться такие дела
в России даже и за восемьдесят лет, но
в истине рассказа нельзя сомневаться.
— Нет, — сказала она, отталкивая руку запорожца, — нет!.. покойная мать моя завещала мне возлагать всю надежду на господа, а ты — колдун; языком твоим говорит враг божий, враг
истины. Отойди, оставь меня, соблазнитель, — я не
верю тебе! А если б и
верила, то что мне
в этой радости, за которую не могу и не должна благодарить Спасителя и матерь его, Пресвятую Богородицу!
А он скоблит сплеча, да уж едва ли
Насквозь не проскоблил все
истины скрижали
Не
верит на слово он никому ни
в чем...
— Чтоб иметь право критиковать — надо
верить в какую-то
истину, — во что
верите вы? — спросил он меня.
Такие речи у нас вредны, потому что нет нелепости, обветшалости, которая не высказывалась бы нашими дилетантами с уверенностию, приводящею
в изумление; а слушающие готовы
верить оттого, что у нас не установились самые общие понятия о науке; есть предварительные
истины, которые
в Германии, например, вперед идут, а у нас нет.
Скажите, Любовь Гордеевна! Я теперича нахожусь
в таком сумнении, что не могу этого вам выразить. Положение мое
в вашем доме вам известно-с: от всякого зависим, от Гордея Карпыча я, можно сказать, пренебрежен совсем; у меня только и было одно чувство что к вам-с: если же от вас я буду принят
в насмешку, значит, лучше мне не жить на свете-с. Это вы
поверьте душе моей. Я вам
истину говорю-с.
«Неправы те, которые говорят — вот
истина, но неправы и те, которые возражают им — это ложь, а прав только Саваоф и только Сатана,
в существование которых я не
верю, но которые где-нибудь должны быть, ибо это они устроили жизнь такой двойственной и это она создала их.
Николай Иванович. Знаю, знаю и
верю. Но горе
в том, что ты не
веришь ни
истине, — ведь я знаю, ты видишь ее, но не решаешься
поверить в нее, — ни
истине не
веришь, ни мне. А
веришь всей толпе, княгине и другим.
Борис. Обличением обмана, лжи, распространением
истины. Я сейчас, как вы вошли, говорил этим солдатам, чтобы они не
верили обману,
в который их вовлекли.
Она может быть вредною, если читатели
поверят ей и примут бред Юнга-Штиллинга за
истину, за прозрение
в таинство судеб божиих».
Друзья! Дадим друг другу руки
И вместе двинемся вперед,
И пусть, под знаменем науки,
Союз наш крепнет и растет…
Не сотворим себе кумира
Ни на земле, ни
в небесах,
За все дары и блага мира
Мы не падем пред ним во прах.
Жрецов греха и лжи мы будем
Глаголом
истины карать,
И спящих мы от сна разбудим
И поведем за ратью рать.
Пусть нам звездою путеводной
Святая
истина горит.
И
верьте, голос благородный
Недаром
в мире прозвучит.
— «Наклонись, — сказал тот, улыбнувшись, — и возьми из-под копыта коня комок земли и положи себе за пазуху; и тогда если не станут
верить истине слов твоих, то вели к себе привести слепую, которая семь лет уж
в этом положении, помажь ей глаза — и она увидит».
В склонности
верить в то, что нам выдается за
истину, заключается и добро и зло. Именно эта склонность делает возможным поступательное движение общества, и именно она делает это поступательное движение столь медленным и мучительным: каждое поколение благодаря ей без усилия получает достающееся ему по наследству знание, приобретенное тяжелым трудом прежде живших людей, и каждое поколение благодаря ей оказывается порабощенным ошибками и заблуждениями своих предшественников.
В молодых годах люди
верят, что назначение человечества
в постоянном совершенствовании и что возможно и даже легко исправить всё человечество, уничтожить все пороки и несчастья. Мечты эти не смешны, а, напротив,
в них гораздо больше
истины, чем
в суждениях старых, завязших
в соблазнах людей, когда люди эти, проведшие всю жизнь не так, как это свойственно человеку, советуют людям ничего не желать, не искать, а жить, как животное.
Заблуждения и несогласия людей
в деле признания единой
истины — не оттого, что разум у людей не один или не может показать им единую
истину, а оттого, что они не
верят в него.
Как египтянин на все положения, которые ему предлагались жрецами как
истина, не смотрел так, как мы теперь смотрим на них, — как на верования, — а как на откровения высшего, доступного человеку знания, то есть науку, точно так же и теперь наивные люди, не знающие науки, смотрят на всё то, что им выдается теперешними жрецами науки за несомненную
истину, —
верят в нее.
Часто бывает, что придет мысль, которая кажется и верной и вместе странной, и боишься
поверить ей. Но потом, если хорошенько подумаешь, то видишь, что та мысль, которая казалась странной, — самая простая
истина, такая, что если раз узнал,
в нее уже нельзя перестать
верить.
Если что правда, то давайте
верить в это все: бедные, богатые, мужчины, женщины и дети. Если же что неправда, то не будем
верить никто: ни богатые, ни бедные, ни толпы людей, ни женщины, ни дети.
Истину надо провозглашать с крыш.
Слишком легко проповедовать терпимость и быть терпимым, не имея ничего за душой, но попробуйте быть терпимым, горячо
веря в определенную
истину.
Сила веры, ее, так сказать, гениальность измеряется именно той степенью объективности, какую
в ней получает религиозно открываемая
истина: такая вера призывается двигать горами, от нее требуется свою объективность религиозной
истины ставить выше объективности эмпирического знания, которое говорит, что гора неподвижна: crede ad absurdum [
Верь до абсурда (лат.)], таков постулат веры.
И вот она принята
в корабль, и вот открыто ей таинственное учение, и вот
верит она ему как несомненной
истине.
И с того часа он ровно переродился, стало у него на душе легко и радостно. Тут впервые понял он, что значат слова любимого ученика Христова: «Бог любы есть». «Вот она где истина-то, — подумал Герасим, — вот она где правая-то вера, а
в странстве да
в отреченье от людей и от мира навряд ли есть спасенье… Вздор один, ложь. А кто отец лжи?.. Дьявол. Он это все выдумал ради обольщенья людей… А они сдуру-то
верят ему, врагу Божию!..»
«Потому, что я видел
истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу
верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей. И как мне не веровать: я видел
истину, — не то что изобрел умом, а видел, видел, и живой образ ее наполнил душу мою навеки. Я видел ее
в такой восполненной целости, что не мог
поверить, чтоб ее не могло быть у людей…»
Трудно теперь решить, которое из этих указаний более справедливо и согласно ли которое-нибудь с
истиной, но, принимая
в соображение замечательное образование загадочной женщины, ее ловкость
в политической интриге, ее короткое знакомство с дипломатическими тайнами кабинетов, ее уменье держать себя не только
в среде лиц высокопоставленных, но даже
в кругу владетельных немецких государей, трудно
поверить, чтоб она воспитывалась
в трактире или булочной.
При этом он подмигнул мне — и так неловко подмигнул, что матушка это заметила. Впрочем, научась
в один день наблюдать ее страшную проницательность, я видел, что она еще во время самого рассказа Пенькновского ему уже не
верила и читала
истину в моих потупленных глазах; но она, разумеется, прекрасно совладала собою — и с спокойствием, которое могло бы ввести
в заблуждение и не такого дипломата, как Пенькновский, сказала...
Я
верил в существование
истины и справедливости, которые определяют моё революционное отношение к социальной действительности, а не определяются ею.
Вдобавок к этому, все, что Кесарь раз о себе сочинил, это становилось для самого его
истиною,
в которую он глубоко и убежденно
верил.